Первостепенная задача - не позволить ближнему погибнуть ни физически, ни духовно. Выйдя из раковины обособленного существования и протянув руку помощи другому, мы спасаем в действительности не только его, но и самих себя. Взаимопомощь в быту составляет лишь первый шаг в правильном направлении. Воссоздав разорванные связи и соединившись с единомышленниками в клубы, общины мы окажемся непобедимы.
Солидарность - это, поистине, тот могучий рычаг, с помощью которого возможно укрепить пошатнувшийся фундамент нашей жизни. Только с возвращением идеи общего блага, обретением коллективных целей и смыслов, возобновлением строительного духа, так свойственного прежде нашей цивилизации, открывается путь к ее грядущему подъему. А.Н. Самарин, философ
Говорят, будто у интровертов жизнь складывается счастливее, нежели у экстравертов, и тем приходится компенсировать это, показывая всем и самим себе, что всем довольны, что веселы и радостны и что жизнь им улыбается.
Я взяла кулек с кешью и развеселилась ещё больше. Давно поняла, что надписи и инструкции на упаковках смешнее любого юмористического журнала.
Вот сейчас читаю замечательное предупреждение: "Осторожно. Содержит орехи". Здорово! А то я, наивная, полагала, что в пакете с кешью лежат сосиски. Но читаем дальше: "Инструкция по употреблению: разорвите целлофан и съешьте содержимое".
Я захихикала. Не так давно в моей ванной сломался душ, и сантехник принес новую "лейку". Пока мастер устранял неисправность, я взяла коробку и прочитала восхитительное предупреждение: "Не употребляйте для другого употребления". Впрочем, мне довелось видеть и руководство по эксплуатации электрочайника, в котором педантичные немцы указали: "Внимание. При включении в сеть содержимое прибора станет горячим". А в одной конторе, заглянув в туалет, я нашла объявление: "Воду не пить, руки и голову не мыть". широкая улыбка
Мы чрезвычайно редко доверяем свои тайны тем, кто лучше нас. Больше того, мы стараемся избегать их общества. Чаще всего мы исповедуемся перед теми, кто похож на нас и разделяет наши слабости. Ибо мы не желаем, чтобы нас поучали или исправляли: Мы хотим, чтобы нам сочувствовали, чтобы нас ободряли на избранном нами пути. В общем, нам хотелось бы избавиться от греха, не сделав ни единого усилия для очищения.
Кстати, о ревности. В основе ее не только воображение, но и самоанализ. Мы приписываем сопернику подлые намерения потому, что сами при аналогичных обстоятельствах имеем таковые.
... совершенно безопасно бывает в банковском сейфе, безопасно в атомном бомбоубежище, смерть — тоже безопасное состояние. Безопасность — одна из тюремных стен общества изобилия; уже начиная с pax Romana собственная безопасность стала патологически навязчивой общеевропейской идеей.
Все мы, не перевалившие пока за сорок, пишем кинематографично; наше воображение, постоянно подпитываемое кинофильмами, "снимает" эпизоды и сцены, н мы создаем описания того, что снято. Поэтому для нас очень многое в писании романа становится — или кажется, что становится, — скучным переводом не сделанного еще фильма (который никогда и не будет сделан) в слова.
Только очень наивные критики полагают, что все влияния автора должны исходить от современников, в ноосфере с существует дат, только симпатии, восхищение, антипатии и отвращение.
Дело не только в том, что сам язык первоначально возник, чтобы обозначить и «показать» то, что физически не может быть увидено; эволюция романа, особенно в нынешнем веке, а тем более с момента возникновения структурализма и семиологии (то есть более точного знания о природе языка и художественного текста), все больше и больше связана с теми сторонами жизни и с тем образом чувствования, которые никогда не смогут быть переданы визуально. Возможно, не совсем случайно невероятный скачок в возможности изучать и имитировать внешнюю сторону наших восприятий – изобретение движущегося фотоизображения – так точно совпал с погружением в наше внутреннее пространство, начатым Фрейдом и его соратниками. Год 1895-й был свидетелем не только первого показа самого первого кинофильма, но и публикации «Исследования истерии» – то есть рождения психоанализа.
Три слова, наиглупейшим образом соединенных меж собой в истории, – это, несомненно, Свобода, Равенство, Братство. Все равно что посадить в одну клетку голодного тигра и двух ягнят и ожидать для этих ягнят счастливого будущего. Свобода индивидуальна, она – смертельный враг двух других социальных добродетелей. Даже установление весьма ограниченного равенства в обществе требует высокой степени государственного контроля.
Воображение всегда обгоняет способ еговыражения, и одно из величайших наслаждений творчества – попытка заставить отстающего нагнать ушедшего вперед; а то, насколько удачно или разнообразно автор пытается это сделать, несомненно, доставляет величайшее наслаждение при чтении.
/.../ про себя могу сказать, что я храбрее капитана Ларсена.
Тот резко обернулся ко мне - уж не смеюсь ли я над ним? Я немного переложил штурвал, чтобы не дать шхуне привестись к ветру, а затем снова лег на курс, и, видя, что Волк Ларсен все еще ждет объяснения, показал на свои колени.
- Вглядитесь-ка, - сказал я, - и вы заметите легкую дрожь. Это значит, что я боюсь, плоть моя боится. Я боюсь разумом, потому что не хочу умирать. Но дух мой одолевает дрожащую плоть и напуганное сознание. Это больше, чем храбрость. Это мужество. Ваша же плоть ничего не боится, и вы ничего не боитесь. Значит, вам и нетрудно встречаться с опасностью лицом к лицу. Вам это даже доставляет удовольствие, вы упиваетесь опасностью. Вы можете быть бесстрашны, мистер Ларсен, но согласитесь, что из нас двоих по-настоящему храбр - я.
Каждым своим движением среди круглых солнечных бликов она дотрагивалась до самой тайной и чувствительной струны моей низменной плоти. Немного погодя села около меня на нижнюю ступень заднего крыльца и принялась подбирать мелкие камешки, лежавшие на земле между ее ступнями - острые, острые камешки, - и в придачу к ним крученый осколок молочной бутылки, похожий на губу огрызающегося животного, и кидать ими в валявшуюся поблизости жестянку. Дзинк. Второй раз не можешь, не можешь - что за дикая пытка - не можешь попасть второй раз. Дзинк. Чудесная кожа, и нежная и загорелая, ни малейшего изъяна. Мороженое с сиропом вызывает сыпь: слишком обильное выделение из сальных желез, питающих фолликулы кожи, ведет к раздражению, а последнее открывает путь заразе. Но у нимфеток, хоть они и наедаются до отвала всякой жирной пищей, прыщиков не бывает. Боже, какая пытка - этот атласистый отлив за виском, переходящий в ярко русые волосы! А эта косточка, вздрагивающая сбоку у запыленной лодыжки...
Ночь. Никогда я не испытывал таких терзаний. Мне бы хотелось описать ее лицо, ее движения - а не могу, потому что, когда она вблизи, моя же страсть к ней ослепляет меня. Чорт побери - я не привык к обществу нимфеток! Если же закрываю глаза, вижу всего лишь застывшую часть ее образа, рекламный диапозитив, проблеск прелестной гладкой кожи с исподу ляжки, когда она, сидя и подняв высоко колено под клетчатой юбочкой, завязывает шнурок башмака.
Повздорив опять с матерью, она с час прорыдала и теперь, как бывало и раньше, не хотела явиться передо мной с заплаканными глазами: при особенно нежном цвете лица черты у нее после бурных слез расплывались, припухали и становились болезненно соблазнительными. Ее ошибочное представление о моих эстетических предпочтениях чрезвычайно огорчало меня, ибо я просто обожаю этот оттенок Боттичеллиевой розовости, эту яркую кайму вдоль воспаленных губ, эти мокрые, свалявшиеся ресницы, а кроме того, ее застенчивая причуда меня, конечно, лишала многих возможностей под фальшивым видом утешения...
В результате скрытых маневров я набрел на нее в спальне матери. Оттягивала перед зеркалом веко, стараясь отделаться от соринки, попавшей в левый глаз. Клетчатое платьице. Хоть я и обожаю этот ее опьяняющий каштановый запах, все же мне кажется, что ей бы следовало кое-когда вымыть волосы. На мгновение мы оба заплавали в теплой зелени зеркала, где отражалась вершина тополя вместе с нами и небом. Подержал ее грубовато за плечи, затем ласково за виски и повернул ее к свету.
"Оно вот здесь", - сказала она, - "я чувствую"...
"Швейцарская крестьянка кончиком языка"...
"...Вылизала бы?"
"Именно. Попробовать?"
"Конечно, попробуйте".
Нежно я провел трепещущим жалом по ее вращающемуся соленому глазному яблоку.
"Вот здорово", - сказала она, мигая, - "все ушло".
"Теперь второй глаз".
"Глупый вы человек", - начала она, - "там ровно...". Но тут она заметила мои собранные в пучок приближающиеся губы и покладисто сказала: "О'кэй".
Наклонившись к ее теплому, приподнятому, рыжевато розовому лицу, сумрачный Гумберт прижал губы к ее бьющемуся веку. Она усмехнулась и, платьем задев меня, быстро вышла из комнаты. Я чувствовал, будто мое сердце бьется всюду одновременно.
Пожалуй, ничто здесь, на земле, не возвышает так человека в самой его сокровенной сущности, как любовь. Да, любовь — та могучая таинственная сила, что потрясает и преображает глубочайшие основы бытия; что же за диво, если Дон Жуан в любви искал утоления той страстной тоски, которая теснила ему грудь, а дьявол именно тут и накинул ему петлю на шею? Враг рода человеческого внушил Дон Жуану лукавую мысль, что через любовь, через наслаждение женщиной уже здесь, на земле, может сбыться то, что живет в нашей душе как предвкушение неземного блаженства и порождает неизбывную страстную тоску, связующую нас с небесами.
Самое глубокое, самое искреннее желание — это желание быть кому-нибудь близким. Дальше уже —реакции: мужчина и женщина вступают в игру, но то, что предшествует этому, — взаимное притяжение, —объяснить невозможно. Это — желание в своем самом чистом виде.
… великая цель всякого человеческого существа — осознать любовь. Любовь — не в другом, а в нас самих, и мы сами ее в себе пробуждаем. А вот для того, чтобы ее пробудить, и нужен этот другой. Вселенная обретает смысл лишь в том случае, если нам есть с кем поделиться нашими чувствами.
… самые важные встречи устраивают души, еще прежде, чем встретятся телесные оболочки.
Как правило, эти встречи происходят в тот миг, когда мы доходим до предела, когда испытываем потребность умереть и возродиться. Встречи ждут нас -- но как часто мы сами уклоняемся от них! И когда мы приходим в отчаяние, поняв, что нам нечего терять, или наоборот — чересчур радуемся жизни, проявляется неизведанное и наша галактика меняет орбиту.
Все умеют любить, ибо получают этот дар при рождении. Кое-кто распоряжается им довольно искусно, большинству приходится учиться заново, воскрешая в памяти приемы и навыки, но все —все без исключения! —должны перегореть в пламени былых страстей, воскресить былые радости и горести, падения и подъемы — и так до тех пор, пока не нащупают путеводную нить, таящуюся за каждой новой встречей... Да, эта нить существует.
Мне все время кажется, что в любви есть какой-то тайный изъян. Друзья могут поссориться и разойтись, родные тоже, но нет в этом той боли, той муки, той пагубы, которая слита с любовью. Никогда не выглядит дружба такой обреченной. Почему, в чем тут дело? Я не перестал любить тебя, но оттого, что я не могу, как прежде, целовать твое милое, сумрачное лицо, нам нужно расстаться, нам нужно расстаться. Почему это так? Что означает эта загадочная исключительность? Друзей можно иметь тысячу, но возлюбленную – только одну. Гаремы тут ни при чем, я говорю о танце, не о гимнастике. Или можно вообразить огромного турка, любящего каждую из четырехсот своих жен так же, как я – тебя? Есть лишь одно действительное число: единица. И любовь, как видно, – наилучший из показателей этой единственности.
Владимир Набоков "Подлинная жизнь Себастьяна Найта"
Мы будем счастливы всегда, - как это звучало, как переливалось... Она была вся бархатистая, ее хотелось сложить, - как вот складываются ноги жеребенка, - обнять и сложить, - а что потом? Как овладеть ею полностью? Я люблю твою печень, твои почки, твои кровяные шарики. Она отвечала: "Не говори гадостей".
- У меня есть один знакомый, - сказал Эдик. - Oн утверждает, будто человек - это только промежуточное звено, необходимое природе для создания венца творения: рюмки коньяка с ломтиком лимона.
Аркадий и Борис Стругацкие "Понедельник начинается в субботу"
- Да я и не советовал бы вам ложиться в клинику, - продолжал артист, - какой смысл умирать в палате под стоны и хрип безнадежных больных. Не лучше ли устроить пир на эти двадцать семь тысяч и, приняв яд, переселиться в другой мир под звуки струн, окруженным хмельными красавицами и лихими друзьями?
Конечно, товарищу Хунте, как бывшему иностранцу и работнику церкви, позволительно временами заблуждаться, но вы-то, товарищ Ойра-Ойра, и вы, Федор Симеонович, вы же простые русские люди!
- П-прекратите д-демагогию! - взорвался наконец и Федор Симеонович. - К-как вам не с-совестно нести такую чушь? К-какой я вам п-простой человек? И что это за слово такое - п-простой? Это д-дубли у нас простые!..
Аркадий и Борис Стругацкие "Понедельник начинается в субботу"
Нам всем нужно, чтобы на нас кто-то смотрел. Нас можно было бы разделить на четыре категории согласно тому, под какого рода взглядом мы хотим жить…
Первая категория мечтает о взгляде бесконечного множества анонимных глаз, иными словами - о взгляде публики…
Вторую категорию составляют те, кому жизненно необходимы взгляды многих знакомых глаз. Это неутомимые устроители коктейлей и ужинов. Они счастливее людей первой категории, ибо те, когда теряют публику, испытывают ощущение, будто в зале их жизни погасли лампы. Почти с каждым из них такое случается
раньше или позже. Люди второй категории, напротив, уж каким-никаким нужным взглядом сумеют разжиться всегда…
Затем существует третья категория: это те, кому нужно быть на глазах любимого человека. Их положение столь же небезопасно, как и положение людей первой категории. Однажды глаза любимого человека закроются, и в зале наступит тьма…
И есть еще четвертая, редчайшая, категория; эти живут под воображаемым взглядом отсутствующих людей. Это мечтатели…