Оглавление Его помощь не ограничилась советами. Он привел меня к древней старушке – своему бывшему педагогу по училищу. Эсфирь Лазаревна жила одна в девятиметровой комнатке в старом доме на Бульварном кольце. Она любезно согласилась позаниматься со мной и помогла приготовить басню, прозу и стихотворение – все, что полагалось читать на турах. Делала она это бескорыстно, так как платить мне было нечем. Я легко прошел два тура, но третий не преодолел. Председательствовала на нем народная артистка СССР, ходячая история театра Вера Николаевна Пашенная, которой не понравилось, что «когда он смеется, глаза у него остаются холодными». «Я боюсь за этого мальчика», – заключила она своим знаменитым басом. Наверное, она была права: я действительно слишком рационален, чтобы стать хорошим актером. Но боялась она за меня напрасно. Я прожил достойную жизнь, которой не стыжусь. Однако учебный год я потерял – заявления в вузы принимали только до 31 июля, а тот злополучный третий тур в «Щепке» перенесли на 9 августа (Пашенная где-то задержалась, а без нее проводить не разрешила). Проработав год токарем на авиационном заводе, я решил больше не терять времени на попытки пройти злосчастные туры, а поступать в «нормальный» вуз. Да еще слова Веры Пашенной гвоздем сидели в памяти – уверенность в успехе была поколеблена. И очень уж не хотелось идти в армию. Нет, ничего похожего на столь распространенную в наши дни аллергию на армию у меня не было. Ни о какой дедовщине мы тогда и не слышали. Мой брат как раз служил на границе с Монголией, мы с ним регулярно переписывались, никаких страшных историй о службе он мне не рассказывал. Я был крепким, спортивным парнем, имел разряд по волейболу, занимался легкой атлетикой и греблей. Но не хотелось откладывать учебу еще на два-три года. Просидев пару вечеров над справочником «Куда пойти учиться», я остановил свой выбор на профессии инженера-строителя мостов, в которой Россия имела сильные традиции и известную во всем мире школу. За год я многое забыл из школьной программы, надо было позаниматься. Сдавали экзамены по русскому и литературе, математике (письменный и устный), физике и английскому. Я решил, что «стрелять» надо наверняка. На заводе работали в две смены – через неделю. Я попросился в одну – вечернюю, что мне с удивлением и радостью разрешили, а по утрам занимался. Каждый день, с восьми до двух, с десятиминутными перерывами после каждого часа. И к августу я знал, что поступлю. Поступил я легко, набрав намного больше баллов, чем требовалось, и стал студентом МАДИ. А уже в сентябре получил письмо от Эсфирь Лазаревны (телефона у нас не было). Она сообщала, что идет набор в новую вечернюю школу-студию при Ленкоме и что туда принимают даже студентов дневных вузов. Видимо, этот старый педагог увидела во мне что-то такое, чего не усмотрела Пашенная. Набор проходил в саду Эрмитаж. Я уже знал, как выглядит толпа абитуриентов в театральное училище, но здесь творилось что-то невообразимое. Поражал не только размер толпы, но и ее возрастная пестрота: кроме недавних школьников было полно «стариков» лет по 25. Много было и студентов-старшекурсников. Выбирать было из чего: поступало 50 человек на место. Меня приняли. И началась сумасшедшая жизнь, в которой я разрывался между двумя вузами. Но как это было интересно! Я жил в двух совершенно разных мирах, дополнявших друг друга: мир точных наук и расчетов, где преподавали физику, химию, математику, теоретическую механику, сопромат, геодезию, гидравлику, строительные материалы… и таинственный и новый для меня мир науки перевоплощения. От одних названий предметов можно было сойти с ума: техника речи, орфоэпия, актерское мастерство, вокал, сценическое движение, биомеханика, фехтование. А еще история, литература, история театра и искусства… Выдержать эту гонку было непросто. Не хватало времени на сон. Я научился спать в любой ситуации, в том числе – в метро, стоя в толпе в час пик. Заснуть стоя было просто, так как падать все равно было некуда. Фокус заключался в том, чтобы проснуться за несколько секунд до нужной станции. Как оказалось, и этому можно научиться. История студии при Ленкоме интересна сама по себе. Шел 1959 год. Молодой драматург Михаил Шатров уже давно нашел и плодотворно разрабатывал свою золотую жилу ленинианы. Его пьеса «Именем революции», в которой действовали Ленин и Дзержинский, шла практически во всех детских театрах страны. Но он мечтал о большем. При поддержке ЦК ВЛКСМ и Министерства культуры СССР он задумал создать молодежный экспериментальный театр-студию. Актерский костяк будущего театра предполагалось за четыре года подготовить в школе-студии, специально созданной для этой цели. И школу-студию, и будущий театр-студию Шатров видел своей лабораторией, где бы ставились его пьесы. Если не ошибаюсь, ему в ту пору было 27 лет. Его энергия и пробивные качества поражали. Он сумел привлечь к преподаванию в студии молодых энтузиастов и лучшую профессуру Москвы. К сожалению, замыслам Михаила Филипповича Шатрова не суждено было осуществиться. Студия просуществовала два года, превратившись из высшего в среднее театральное училище. Выпускной спектакль по пьесе Шатрова «Глеб Космачев» поставил молодой тогда актер и теперешний главный режиссер Театра им. Ермоловой Владимир Алексеевич Андреев. Эта пьеса одновременно репетировалась и в Театре Ермоловой, и почему-то ее судьба складывалась неблагополучно. Я никогда не мог понять – почему. Она была отнюдь не диссидентской. Самое страшное, в чем ее можно было заподозрить, – это в пропаганде гуманистического отношения к строителям новой жизни (ее герой как бы полемизировал с Павкой Корчагиным: «Нам не надо холмиков вдоль дороги…»). Тем не менее спектакль с огромным трудом прорывался сквозь заслоны Управления культуры. Думаю, что на судьбу студии повлияло разочарование, постигшее молодого драматурга в связи с судьбой его первого «неленинского» произведения. А возможно, что к Шатрову несколько изменилось отношение властей предержащих, и он перестал получать необходимую поддержку. |