Оглавление Я вчера пережил такие восторженные моменты, — да не один я, а весь театр, — такие моменты, о каких до сих пор и в мечтах не было. Монолог Лауренции, обесчещенной командором ордена, владельцем Овечьего источника, призывающей на сходке народ отомстить тирану, вызвал ураган восторга, какого не запомнят; особенно слова: «Почто своими сдали вы руками овечку бедную волчице хитрой» — были произнесены с таким героическим энтузиазмом, какого никогда не слыхал даже Малый театр со времен, может быть, Мочалова... После завтрака Петр Платонович проводил меня. С этого дня началась наша дружба, скоро, впрочем, кончившаяся, так как я на Пасхе уехал на много лет в провинцию, ни разу не побывав в этот сезон в Малом, потому что был занят все спектакли, а постом Малый театр закрывался. Но все-таки я еще раз видел, и тоже издали, Ермолову. Это было на вечере в Артистическом кружке. Немало дней и ночей между первой и этой, второй встречей я думал о Ермоловой, немало переговорено было о ней за это время с Мещерским, и великолепный образ артистки выплыл передо мной в ряде картин. Год за годом, шаг за шагом... И через двадцать лет, в 1896 году, в юбилейные дни Марии Николаевны, я прочел о первых годах ее жизни, и прочитанное показалось мне знакомым. Я уже знал от Петра Платоновича, что пятилетняя Ермолова, сидя в суфлерской будке со своим отцом, была полна восторгов среди сказочного мира сцены; увлекаясь каким-нибудь услышанным монологом, она учила его наизусть по пьесе, находившейся всегда у отца, как суфлера, и, выучивши, уходила в безлюдный угол древнего, заброшенного кладбища, на которое смотрели окна их бедного домика. Там, на этом пустыре, с вросшими в землю каменными гробницами, она одна декламировала монологи... Это грустное место бы¬ло местом ее гулянья, первых игр и первых сценических вос¬торгов. Девяти лет отец отдал ее в театральную школу, где на драму не обращалось внимания, а главным был балет. Танцевали целый день, с утра до вечера, и время от времени ученицу посылали на спектакли Большого театра. Не давались танцы кипевшей талантом девочке и не привлекали ее... Она продолжала неуклонно читать все новые и новые пьесы у отца, опять переписывала излюбленные монологи, а то и целые сцены, и учила, учила их. Отец мечтал перевести ее в драму и в свой бенефис, когда ей минуло трина¬дцать лет, выпустил ее в водевиле с пением, но дебют был неудачен. Прошло еще три года. Отец попросил И. В. Самарина, и он, по дружбе, согласился поучить дочь, но через дватри дня от урока отказался и посоветовал оставить дочь в ба¬лете. А она упорно добивалась своего. В училище, во время отдыха, она читала товаркам монологи и восхищала их. Репетировали для бенефиса Н. М. Медведевой «Эмилию Галотти». Пьеса, по обыкновению, находилась у отца, и дочка, как и всегда, прочла ее, увлеклась, переписала, выучила роль Эмилии и опять в школе прочла товаркам. Перед бенефисом заболела Г, Н. Федотова. Бенефис пропадает. Играть некому. Кто-то из школы шепнул Медведевой о дочери суфлера, читавшей роль Эмилии. Медведева прослушала, ей понравилось, и 30 января 1870 года выступила в роли Эмилии молоденькая, никому неведомая балетная ученица. С каким восторгом рассказывал мне все подробности Ме¬щерский, очевидец первого триумфа Ермоловой. На его доб¬рых серых глазах посверкивали слезы, когда он говорил об этом дебюте. — С трепетом сердца я пришел в театр. Но первое появ¬ление на сцене грациозной в своей простоте девушки очаро¬вало зал, встретивший ее восторженными аплодисментами. Успех был огромный. На другой день рецензии всех газет были сплошной похвалой молодой артистке, положение ее в труппе сразу упрочилось... А там — что ни новая роль, то новый успех... Ряд разнообразных ролей: и Марфинька в «Царской невесте», и Весна в «Снегурочке», и Катерина в «Грозе», и Альдора в «Сумасшествии от любви», и Жанна д'Арк, и Лауренция и так далее — каждый раз новый успех. И вот теперь, прочитав целые книги о Марии Николаевне, я вспоминаю Петра Платоновича, слышу его тихий, востор¬женный голос... И вспомнил я первые те слова его 2 мая 1920 года, в великий день всенародного чествования Марии Николаевны в Малом театре. Через сорок лет вспомнил! Я сидел на сцене среди депутаций и, вместо приветственной речи, под влиянием общего восторга, вспоминал незабвенного Петра Платоновича, приветствовал великую артистку тут же на программе набросанным экспромтом: Полвека славы. Красивой жизни — Одна, одна Вы , У нас в отчизне. Без перемены Тогда и ныне На русской сцене Одна богиня. Одна, одна Вы У нас в отчизне В сиянья славы Кипучей жизни. Вещими оказались слова Мещерского: — Это восходящая звезда! |