|
Оглавление Дядя Гиляй (Владимир Алексеевич Гиляровский) Мы часто говорим «времена Чехова» или «времена Льва Толстого», но вкладываем в эти слова преимущественно наше книжное, умозрительное представление. Воздух этого недавнего времени, самая его окраска, его характер, слагавшийся из неисчислимых черт, — все это почти потеряно для нас. Новое поколение уже не может ощутить чеховское время, как нечто совершенно конкретное. В качестве свидетельств об этом времени остались искусство, история, комплекты старых газет, воспоминания и редкие, дожившие до наших дней его представители. Ничто, конечно, не может дать такого точного ощущения прошлого, как встреча с живым его свидетелем. Особенно с таким своеобразным и талантливым свидетелем, каким был Владимир Алексеевич Гиляровский — человек неукротимой энергии и неукротимой доброты. Прежде всего в Гиляровском поражали удивительная цельность и своеобразие его натуры. Если бы у нас существовало выражение «живописный характер», то его целиком можно было бы отнести к Гиляровскому. Он был живописен во всем — в своей биографии, внешности, манере говорить, ребячливости, в своей разносторонней и бурной талантливости. Это был веселый и неутомимый труженик. Всю жизнь он работал (Гиляровский переменил много профессий — от волжского бурлака до актера и писателя), и в любую работу он вносил настоящую русскую смекалку, живость ума, даже некоторую удаль. Не было, должно быть, ни одного явления, которое не казалось бы ему смертельно любопытным и заслуживающим пристального внимания. Никогда он не был спокойным наблюдателем. Он без оглядки вмешивался в жизнь и любил делать все своими руками. Это последнее свойство присуще всем талантливым людям и жизнелюбцам. Но все же Гиляровский — современник Чехова и превосходный знаток своей эпохи — не был по существу типичным человеком тогдашнего времени. Он никак не «укладывался» в правила жизни, в ее устоявшийся быт. Жизнь Гиляровского, пожалуй, только по времени совпадала с эпохой Чехова. Несмотря на закадычную дружбу с Антоном Павловичем, Гиляровский, как мне кажется, внутренне не мог принять чеховских героев, склонных к сугубому самоанализу, резиньяции¹ и раздумьям. Все это должно было быть чуждым кипучей и действительно пламенной натуре Гиляровского. Гиляровскому жить бы во времена Запорожской Сечи, вольницы, отчаянно смелых набегов, бесшабашной отваги. По строю своей души, да и по внешности, Гиляровский был запорожцем. Недаром Репин написал с него одного из своих казаков, пишущих письмо турецкому султану, а скульптор Андреев лепил с Гиляровского Тараса Бульбу для барельефа на памятнике Гоголю. Гиляровский был чистейшим образцом того человеческого склада, который мы называем «широкой натурой». Это выражалось у него не только в необыкновенной щедрости и доброте, но и в том, что от жизни Гиляровский тоже требовал многого. Если просторы земли, то уж такие, чтобы захваты¬вало дух, если работа, то уж такая, чтобы гудели руки, если бить — так уж с плеча. И внешность у Гиляровского (я впервые увидел его уже стариком) была запорожская, казацкая. Сивоусый, с немного насмешливыми, проницательными глазами, в смушковой серой папахе и жупане, он сразу же покорял собеседника блеском своего разговора, шутливостью, остроумием, силой темперамента и ясно ощутимой значительностью своего внутреннего облика. ¹ Покорность судьбе, безропотное подчинение
|
Электронный журнал
Наша миссия — вернуть чувство Дома
Иосиф Бродский
