Дорасти до пуделя: еще одна версия «современной интеллигенции» - Электронный журнал «Женщина Москва»
Электронный журнал
Наша миссия — вернуть чувство Дома
Уважаемые читатели! Приглашаем Вас стать соавторами нашего журнала и завести блог. Каждый человек узнает за свою жизнь что-то особенное, бесценное. Но об этом его так и не спрашивают… А для нас это очень важно! Подробности жизни, нюансы отношений, случайные разговоры, то, что вас удивило, заинтересовало, о чем вы задумались… Наши блоги дадут Вам возможность поделиться этим с внимательной заинтересованной аудиторией. И Ваши наблюдения, открытия не пропадут!
Понятие «интеллигенция» сегодня очевиднейшим образом модернизируется. С самой же интеллигенцией, то есть тем реальным явлением, которое это понятие выражает, не все ладно. Это заставляет ее искать новые способы самоидентификации. Не может ли случиться так, что - именно в современных условиях - интеллигентность становится наследственной характеристикой, в буквальном смысле биологически воспроизводимой? Утвердительный ответ на этот вопрос потребует создания новой социальной классификации общества.
Три лукавых вопроса
Вопрос на засыпку: может ли быть истинным утверждение; «Я - интеллигентный человек»? Не может. Потому что, если человек о себе говорит так, как раз интеллигентности-то у него и нет.
Второй вопрос: может ли что-нибудь достоверно знать об интеллигентности тот, кто этим качеством вообще не обладает? Нет. Интеллигентность - своего рода «вещь-в-себе», постигаемая лишь изнутри. Другими словами, проблема знания есть тут проблема принадлежности.
Вопрос третий: может ли человек стать интеллигентным, если очень это захочет? Увы, снова нет.
Ответив на все эти вопросы отрицательно, мало о решится рассуждать об интеллигентности как специфической черте личности. Обычно все исследования мгновенно переводят разговор на куда более очевидное и более доступное во всех отношениях понятие интеллигенции.
Но философу и психологу этого сделать не позволяет их профессиональный статус. Впрочем, это не гарантирует от ошибок (а от них вообще никто не гарантирован). Мой собственный диплом с пугающе глобальной записью - квалификация: «философ» - меня всегда немного пугал, а простой вопрос: «А кто Вы по специальности?» - очень долго ставил меня в тупик.
В общем, не судите этот текст строго. Я вступаю на скользкую тропу. Примерно так врач, не понимающий вполне причин болезни пациента, но связанный клятвой Гиппократа, вынужден приступить к лечению.
Увлекательная филология
Интеллигентность - это наш с вами эксклюзив. Чисто российское понятие. Со всеми противоречивыми оттенками смысла, как все чисто российское. Давайте разберемся, отчего это слово невозможно адекватно перевести на какой-либо язык.
Слово "интеллигентность" имеет латинское происхождение: intellegens - понимающий. Близнец ему есть и в английском языке. С английского это слово переводится как ум, рассудок, интеллект. И, соответственно, у англичан интеллигент (intelligent) - это просто умный человек.
Поэтому многие считают наш русский термин заимствованием из английского. Смешно, но все как раз наоборот. В английском это заимствование... из русского! Заимствование, растерявшее по дороге большую часть смысла.
В русский язык слово «интеллигентность» ввел писатель Петр Боборыкин. Между прочим, совсем недавно - в XIX веке. Первоначально оно обозначало умение применять свои знания. В процессе перехода в другие языки слово несколько упростило свой смысл.
В русском же языке происходил прямо противоположный процесс - расширение понятия.
Очевидно, что умение пользоваться своими знаниями предполагает, как минимум, наличие этих знаний. А образование в дореволюционной России получали обыкновенно люди из «хороших» семей. То есть люди воспитанные, с определенными нравственными устоями. Что произошло с этими людьми после революции - известно. Редкие уцелевшие интеллигенты в советской России погоды уже, конечно, не делали.
В то же время умственным трудом начали профессионально заниматься более или менее образованные (скорее менее, чем более) представители пролетариата и крестьянства. Одна Российская Ассоциация пролетарских писателей чего стоит! Впервые Россия увидела писателей, не обремененных ни врожденной грамотностью, ни нравственным императивом, ни классическим образованием. Идеологически они были неплохо подкованы, к тому же умели читать и писать. На этом основании им и поручили создание новой литературы, которую мы знаем как «советскую».
За что я люблю язык (любой язык как знаковую систему и русский язык в особенности), так это за честность, за абсолютную естественность. Возьмем, например, слово «фискал». Оно произошло от латинского fiscalis - казенный.
Но есть второе значение, появившееся при расширении изначального понятия, - доносчик, ябеда. И оно упорно доминирует над первым, подавляет его. Причем, не только в индивидуальном, но и в общественном сознании россиян. И надпись на чеках: «фискальный чек» воспринимается нами со злорадством или тревогой, в зависимости от ситуации. А ведь гм нам отлично известно, что «фискальный» -всего лишь казенный, официальный, соответствующий государственным интересам. Но у нас отношения с государством...
И нейтральное значение термина подавляется нашим оценочным отношением к государственной системе вообще и ее представителям в частности.
То же и со словом «интеллигентность». Едва у нас появились писатели, ученые и преподаватели «от сохи», как его значение стало неуклонно меняться, а смысл расширяться.
Теперь - помимо того, что подразумевалось под «интеллигентностью» и раньше, - этот термин вобрал в себя и умение вести себя, и определенные нравственные устои, и даже черты характера (не говоря уже о самом образовании).
Ну, в самом зле, можем ли мы назвать интеллигентным человека резкого, самоуверенного, карьериста или стяжателя? Вряд ли! Потому что все это входит в конфликт с привычным «комплексом» интеллигента(почти навскидку: такт, склонность к рефлексии, самокритичность, служение духовным идеалам, прохладное отношение к славе, должностям и материальным ценностям и т. д.).
Кроме того, интеллигентность - это что-то трудно определяемое,но очевидное изнутри и заметное снаружи.
Скажем так - внутренняя твердость, непреклонность нравственной позиции в сочетании с внешней мягкостью ее проявления. Как это бывает? Человек и толерантен, и в себе сомневается, и точки зрения своей никому не навязывает, и к оппоненту относится с уважением... Казалось бы, такой мягкий и пушистый - погладить хочется.
Ан нет. Только до определенной границы. До того, через что он никогда не переступит. Нравственный стержень оказывается у него крепчайшим, не сломаешь, даже не изогнешь. Такого человека невозможно ни запугать, ни купить, ни заставить.
Разве что переубедить, но и то проблематично. Поэтому оппоненты, вступающие в единоборство с интеллигентом, часто чувствуют себя беспомощными и одураченными, хотя и не признаются в этом ни за какие коврижки.
Думаю, нет другой особенности человеческой личности, которая бы раздражала столь многих и вызывала такую агрессию, как интеллигентность. Потому что в ней есть загадка, тайна. Потому что ее нельзя просто скопировать, даже если сильно этого захочешь. Нетрудно прикинуться умным, щедрым, смелым или добрым. Но притвориться интеллигентным не получится никогда.
Как не получится скрыть свою интеллигентность, если она есть.
Более того, интеллигентным невозможно стать. Это утверждение спорно, но я на нем настаиваю. Казалось бы, сознательно работая над собой, человек может добиться чего угодно. Иллюзия. Можно добиться всего, кроме интеллигентности. Ваша интеллигентность - это всегда заслуга ваших предков.
Значит ли это, что нет смысла стремиться к интеллигентности? Конечно, нет. Но нужно понимать - это все равно, что растить цветок, цветущий раз а сто лет. Жизнь положишь, но никогда не увидишь его цветения. И дети не увидят. А вот внуки, при определенном везении, пожалуй, увидят. Но этот праздник для них состоится, если предыдущие поколения не будут манкировать своей обязанностью - поливать цветок, удобрять - растить, одним словом. Стоит устроить себе хотя бы кратковременный отпуск - пиши пропало. Труды - насмарку. А в горшке вместо цветка - скомканная серая тряпочка.
Пожелавшие странного: попытка классификации
Попытаюсь предложить классификацию российского общества, взяв за основу критерий «интеллигентность и отношение к ней». Вот она:
1.Истинные интеллигенты.
2.Люди, стремящиеся к тому, чтобы их потомки
стали интеллигентами.
3.Оппоненты.
Благодаря тому, что истинный интеллигент в социуме всегда выступает «с открытым забралом», он часто попадает под удар. Люди, столь приверженные духовным ценностям и безнадежные в смысле «пропаганды и агитации», - чрезвычайно неудобны для тоталитарной власти. Поэтому каждая очередная идеологическая кампания, будь то пресловутое «дело врачей» или борьба с «тунеядцами», так или иначе оборачивалась против интеллигентов.
В постсоветский период выяснилось, что истинные интеллигенты плохо вписываются в рыночную экономику, Им неловко даже говорить о деньгах, не то чтобы требовать достойной оплаты своего труда. Поэтому им просто перестали платить. Естественно, это привело к очередной волне эмиграции, получившей название «утечка мозгов». Истинный интеллигент стал вымирающим видом в нашей стране.
Переходим ко второй категории.
«Люди, которые желают странного», - помните? У Стругацких. А ведь именно так! Странного желают стремящиеся к интеллигентности. Загадочного. Того, чего сами понять не могут, и другие им никогда да не объяснят. Желают того, что является настолько тонкой материей, что плохо поддается определению.
Желают того, что не сделает их ни счастливее, ни богаче. Интеллигентность никому еще не помогла ни карьеру сделать, ни денег заработать, ни прославиться. Она вообще никому и никогда не облегчила жизни. Что же такого притягательного в интеллигентности? Не знаю. Боюсь, что никто не знает. И почему человек не может стать интеллигентным - тоже неизвестно. Мой друг биолог говорит: порода. Мой дед говорил: взгляд, предков.
Иногда уж совсем похоже, ну вылитый интеллигент, а начнет договариваться о зарплате - и мимо. Разозлится - снова мимо. А уж выпьет лишнего... Интеллигент. же останется собой в любой ситуации и в любом состоянии. Он ведет себя интеллигентно не потому, что хочет на кого-то произвести хорошее впечатление, а потому что не может иначе. На уровне подсознания, на уровне мотивации...
И вот интересный факт. Первоначально понятие, введенное в обиход Боборыкиным, относилось, в основном, к мужчинам. Это естественно. Специфическое женское образование того времени формировало и развивало, скорее, лишь «женские» умения и навыки, то есть было практически целесообразным.
Восхождение к теоретическому уровню познания предполагала система университетского образования. Это являлось прерогативой мужчин. Однако женщины тогда неплохо умели соответствовать своим мужьям.
Когда мужчины успешно и планомерно истребляли друг друга всеми возможными способами (от дуэли до ГУЛАГа), женщинам частенько удавалось уцелеть. И они воспитывали детей в лучших семейных традициях.
Женщины вообще быстрее приспосабливаются к новым условиям. Это предусмотрено природой для выживания вида. Как следствие - женщины легко принимают систему ценностей мужа, его взгляды, мировоззренческую позицию, и значит - быстро и бесповоротно меняются.
К тому же женщины часто на интуитивном уровне чувствуют свое несоответствие тому образу, который гармонично сочетается с характером мужа, например. Или даже с собственным желаемым «Я».
Как-то на собачьей выставке женщина долго стояла около ринга больших пуделей и расспрашивала хозяев. Она так искренне восхищалась красотой, умом и прекрасным характером собак, что кто-то из заводчиков предложил ей щенка. Женщина всплеснула руками:
-Да что Вы! Бог с Вами! Разве ж это для меня собаки! Люди-то чего подумают? Прислуга, мол, хозяйскую собаку обихаживает... Мне бы чего попроще. Породистую, но попроще. А то как корове седло!
Самая строгая из наших клубных дам потом задумчиво прокомментировала:
-А что, у нее, пожалуй, есть шанс дорасти до королевского пуделя. Ну, возможно, не у нее, так у ее детей...
Почувствовать, в чем суть несоответствия, - это уже полдела. После этого можно сознательно работать на то, чтобы это несоответствие устранить. Да, самый простой путь - выбрать собаку под стать себе. Но есть и другой: измениться самой. Главное, чтобы была достаточная причина.
В ряду причин могут оказаться: работа, ребенок, любимый мужчина... Да что угодно! Даже собака.
Мужчина в такой ситуации ставит себе внешнюю цель - получить образование, сделать карьеру, купить понравившуюся собаку. Он в меньшей степени желает странного, ему не до того, слишком много забот и ответственности.
Поэтому мужчина либо впитывает интеллигентность с молоком матери, либо не видит в ее отсутствии никакой проблемы.
Кстати, то, что в категорию людей, желающих странного, чаще попадают женщины, неплохо. Ведь воспитанием детей тоже чаще занимаются они.
Впрочем, исключения и здесь бывают. Однажды со мной в купе поезда ехала молодая пара «новых русских». Поразил мужчина, страстно желавший, по его выражению, «окультуриться». Он мгновенно выхватывал из разговора слова, в которых собеседники ставили ударение иначе, чем он. Расспрашивал, уточнял, записывал в блокнот. И уже со следующей фразы начинал поправлять и самого себя, и свою жену.
Когда мы прощались, он спросил, не соглашусь ли я стать для них «репетитором по культуре», чтобы к рождению детей они умели «вести себя как люди».
- У Вас все получится и без репетитора, - совершенно искренне сказала я. - Я уверена. Тут главное хотеть и работать над этим постоянно. А Вы так и делаете. Вы читайте. В книгах все есть. И очевидное, и самое неуловимое...
Понимаю, что мой совет из области: пойди туда - не знаю куда; принеси то - не знаю что... Наблюдая за этим молодым человеком, я впервые почувствовала, какой это каторжный труд для многоработающего человека - выуживатъ из всего многообразия социума крупицы той информации, которую он должен был усвоить в процессе социализации.
А теперь ему предстоит не только учиться говорить, есть, жестикулировать. Он еще будет сознательно конструировать в своей семье незнакомый тип отношений, непривычные уровни общения. И все ради того, чтобы его детям не пришлось заниматься тем же во взрослом возрасте. Достойная цель.
Что касается третьей категории нашей классификации, «оппонентов», то с ними все просто. Эти люди точно знают, что «вшивый интеллигент» - паразит на теле социума. Материальных ценностей он не создает. На матерном языке не говорит. Вести себя как все не умеет. Дурью мается. Никчемный очкарик, одним словом.
Оппоненты - многочисленная категория. Может быть, даже преобладающая.
«Интеллигибельность» -от слова «гибель»?
В современных словарях слово «интеллигент» трактуется так; "1. Лицо, принадлежащее к интеллигенции. 2. То же, как человек, социальное поведение которого характеризуется безволием, колебаниями, сомнениями (презрит.)» (Толковый словарь русского языка. - М., 1986. - Т. I. -С. 1214).
Кто знает, а вдруг в обозримом будущем эти значения поменяется местами? И рядом со словом «интеллигент» будет навеки закреплен комментарий «презрит.»? Впрочем, самого интеллигента эта трансформация не изменит, а лишь многое скажет о новом обществе. Интеллигент же - величина неизменная. Константа.
Забавна, кстати, банальная тавтология, с помощью которой словарь трактует понятие «интеллигент». А «интеллигенция» тогда - это что? Начнем с общепринятой формулы.
Интеллигенция - это общественный слой людей, профессионально занимающихся умственным трудом и имеющих соответствующее, как правило, высшее образование. Это слово тоже появилось в русском языке в середине XIX века, а в другие языки перешло из русского. Тогда, в позапрошлом веке, все было логично. Каждый представитель интеллигенции был интеллигентом. И наоборот. Теперь ситуация существенно усложнилась.
Прежде всего, сегодня совсем не каждый интеллигент профессионально занимается умственным трудом. Например, в Доме быта, куда я иногда захожу, «металлоизделия» ремонтирует настоящий интеллигент с высшим техническим образованием. Пока он работает над починкой ваших очков, вы можете поговорить с ним о литературе и философии. У него есть дети, которых нужно кормить и одевать, а то НИИ, где он раньше трудился, приказало долго жить.
Каждый раз, подходя к знакомому окошку, я испытываю противоречивые чувства. С одной стороны, я понимаю, что ему здесь не место. С другой, у меня, пока он здесь, есть возможность и сломанную вещь качественно починить, и с приятным человеком побеседовать.
К тому же он через раз не берет с меня денег, аргументируя это тем, что не потратил казенных материалов на мой ремонт, а свои руки он имеет право использовать так, как ему захочется.
Все ли представители интеллигенции интеллигентны? Увы, нет! Очень многие актеры, художники, журналисты вовсе не отличаются интеллигентностью. С политиками - совсем беда. С преподавателями, к сожалению, тоже.
Когда мой сын пошел в школу, я была потрясена речами его учителя физкультуры, которые ребенок воспроизводил. Я целиком и полностью доверяю своему сыну и все же, не полагаясь на точность пересказа, прогулялась у школьной спортплощадки в учебное время. То, что я услышала, было чудовищно и по форме, и по содержанию.
Я пошла к директору школы и выразила недоверие этому учителю физкультуры. Опытная дама, возглавлявшая педагогический коллектив, была несказанно удивлена. Видимо, до сих пор этот преподаватель всех устраивал. Я объяснила ей, что не могу доверить такому учителю моего ребенка. Но он отличный физрук, возразили мне.
Видите ли, сказала я, физическое развитие, конечно, дело хорошее, но этот преподаватель разговаривает безграмотно и очень грубо, он не интеллигентен, наконец. Мне очень понравился ответ:
- Но куда же я его дену?
Директор попробовала разжалобить меня трогательной историей о том, как бывший военный после отмены военной подготовки в школе оказался не у дел, а он отличный педагог и любит детей. Эта грустная история не произвела на меня должного впечатления. Я стояла на своем.
Через пару недель в школе появилась молоденькая учительница физкультуры, говорящая на нормативном русском языке и пользующаяся гражданскими формами общения с учениками. Я не знаю, «куда дели» отставного военрука. Не исключено, что этот «отличный педагог» продолжил свою педагогическую деятельность в других классах или в другой школе.
Я, собственно, о чем... Нынешнее понятие «интеллигенция» не является обобщающим для существующих в нашем обществе интеллигентов. Теперь единичное понятие для интеллигенции звучит как «представитель интеллигенции», а вовсе не как «интеллигент». Грустная тенденция, господа.
Еще шаг - и слово «интеллигент» окончательно сомкнётся в общественном сознании со своим презрительным денотатом. А там, глядишь, и термин «интеллигентность» окончательно утратит свой смысл.
Недавно на троллейбусной остановке у Дома ученых я была свидетелем того, как пьяненький работяга ругался с человеком типичной профессорской внешности. При этом он обзывал ученого «тварью интеллигибельной».
Я задумалась тогда - откуда этот человек может знать философский термин «интеллигибельный», обозначающий объект, постигаемый только умом и недоступный чувственному познанию? Ну, например, «вещь-в-себе» у Канта. Или звезда, которую нельзя увидеть, но можно вычислить. Мужичок, по всем признакам, не был знатоком философии и астрофизики.
А только позже меня осенило, что, возможно, это прилагательное (где-то краем уха слышанное) в его уме сложилось из слов «интеллигент» и «гибель». Похоже, мужичок пытался показать обреченность этой социальной группы («прослойки»).
Снова вспоминается то, что говорил мой дед об интеллигентности. «Взгляд предков». Мои предки не дают мне покоя. Что они думают о нас оттуда? Вот это их явно радует. А вот за это - простите, пожалуйста, я больше не буду. Надеюсь, социум интересует их меньше, чем я и мой сын. Я им очень благодарна. И, надеюсь, они это знают. Дай Бог, чтобы наши потомки чувствовали то же по отношению к нам.
Мне кажется, нам с вами, преподавателям и родителям, пора заняться действительно своим делом - самосовершенствованием. Раз уж нас занесло а ряды интеллигенции, давайте будем восстанавливать естественные связи понятий. Ведь только так можно остановить опасный процесс деградации интеллигенции.
И поскольку ни один человек на свете не может с полным правом сказать о себе в какой-то момент: "Я интеллигентен», - это самосовершенствование - наша пожизненная обязанность. Я так понимаю.
У слова «интеллигенция» и смежных с ним есть своя история. Очень упрощенно говоря, его значение прошло три этапа. Сперва оно означало «люди с умом» (этимологически), потом «люди с совестью» (их-то мы обычно и подразумеваем в дискуссиях), потом просто «очень хорошие люди».
Слово intelligentia принадлежит еще классической, цицероновской латыни; оно значило в ней «понимание», «способность к пониманию».
За две тысячи лет оно поменяло в европейской латыни много оттенков, но сохранило общий смысл. В русский язык оно вошло именно в этом смысле.
В. Виноградов в «Истории слов» (М., 1994, с. 227—229) напоминает примеры: у Тредиаковского это «разумность», у масонов это высшее, бессмертное состояние человека как умного существа, у А. Галича «разумный дух», у Огарева иронически упоминается «какой-то субъект с гигантской интеллигенцией», и даже (Тургенев, 1871) «собака стала... интеллигентнее, впечатлительнее и сообразительнее, ее кругозор расширился». Позднее определение Даля (1881): «Интеллигенция — разумная, образованная, умственно развитая часть жителей». Еще Б. И. Ярхо (1889—1942) во введении к «Методологии точного литературоведения» держится этого интеллектуалистического понимания: «Наука проистекает из потребности в знании, и цель ее (основная и первичная) есть удовлетворение этой потребности... Вышеозначенная потребность свойственна человеку так же, как потребность в размножении рода: не удовлетворивши ее, человек физически не погибает, но страдает порой чрезвычайно интенсивно. Потребностью этой люди одарены в разной мере (так же, как, напр., сексуальным темпераментом), и этой мерой измеряется степень «интеллигентности». Человек интеллигентный не есть субъект, много знающий, а только обладающий жаждой знания выше средней нормы». (Писаны эти слова в 1936 г. в сибирской ссылке.)
Наступает советское время, культура распространяется не вглубь, а вширь, образованность мельчает. По иным причинам, но то же самое происходит и в эмиграции: вспомним горькую реплику Ходасевича, что скоро придется организовывать «общество людей, читавших "Анну Каренину"» и пр. (Г. П. Федотов вполне серьезно предлагал подобные меры для искусственного создания «новой русской элиты», которая затем распространила бы свое культурное влияние на все общество и т.д.) Казалось бы, тут-то и время, чтобы интеллектуальный элемент понятия «интеллигенция» повысился в цене. Случилось обратное: чем дальше, тем больше подчеркивается, что образованность и интеллигентность вещи разные, что можно много знать и не быть интеллигентом, и наоборот.
Окончательный удар по этому интеллектуалистическому понятию интеллигенции нанес А. И. Солженицын, придумав слово без промаха: «образованщина». Конечно, для порядка образованщина противопоставлялась истинной образованности. Но было ясно, что главный критерий здесь уже не умственный, а нравственный: коллаборационист, который несет свои умственные способности на службу советской власти, — он не настоящий интеллигент.
Теперь зайдем с другой стороны — от производного слова «интеллигентный». При Тургеневе, как мы видели, оно означало лишь умственные качества — хотя бы собаки. Для Даля оно еще не существует, около 1890 г. оно ощущается как новомодный варваризм. Слово «интеллигентный» — производное от «интеллигенция» (сперва как «умственные способности», потом как «совокупность их носителей»). Близкое слово «интеллигентский» — производное от более позднего слова «интеллигент». Как «интеллигенция», так и «интеллигент» — слова, с самого начала не лишенные отрицательных оттенков значения: «интеллигенция» (в отличие от «людей образованных») охотно понималась как «сборище недоучек», примеры тому (в том числе из Щедрина) подобраны у Виноградова. Но на производные прилагательные эти отрицательные оттенки переходят в разной степени.
Слово «интеллигентский» и Ушаков и академический словарь определяют: «свойственный интеллигенту» с отрицательным оттенком: «о свойствах старой, буржуазной интеллигенции» с ее «безволием, колебаниями, сомнениями». Слово «интеллигентный» и Ушаков и академический словарь определяют: «присущий интеллигенту, интеллигенции» с положительным оттенком: «образованный, культурный». «Культурный» в свою очередь здесь явно означает не только носителя «просвещенности, образованности, начитанности» (определение слова «культура» в академическом словаре), но и «обладающий определенными навыками поведения в обществе, воспитанный» (одно из определений слова «культурный» в том же словаре).
Антитезой к слову «интеллигентный» в современном языковом сознании будет не столько «невежда», сколько «невежа» (а к слову «интеллигент» — не «мещанин», а «хам»). Каждый из нас ощущает разницу, например, между «интеллигентная внешность», «интеллигентное поведение» и «интеллигентская внешность», «интеллигентское поведение». При втором прилагательном как бы присутствует подозрение, что на самом-то деле эта внешность и это поведение напускные, а при первом прилагательном подлинные. Мне запомнился характерный случай. Лет десять назад критик Андрей Левкин напечатал в журнале «Родник» статью под заглавием, которое должно было быть вызывающим: «Почему я не интеллигент». В. П. Григорьев, лингвист, сказал по этому поводу: «А вот написать: "Почему я не интеллигентен" у него не хватило смелости».
Попутно посмотрим на еще одну группу мелькнувших перед нами синонимов: «просвещенность, образованность, воспитанность, культурность». Какие из них более положительно и менее положительно окрашены? «Воспитанность» — это то, что впитано человеком с младенческого возраста, «с молоком матери»: оно усвоено внутрь прочнее и глубже всего, однако по содержанию оно наиболее просто, наиболее доступно малому ребенку: «не сморкаться в руку» заведомо входит в понятие «воспитанность», а «знать, что дважды два четыре» — заведомо не входит. «Образованность» относится к человеку, уже сформировавшемуся, форма его совершенствуется, корректируется внешней обработкой, приобретает требуемый образ («ображать камень» — «выделывать вещь из сырья», пишет Даль) — образ, подчас довольно сложный, но всегда благоприобретенный трудом. «Просвещенность» — тоже не врожденное, а благоприобретенное качество, свет, пришедший со стороны, просквозивший и преобразовавший существо человека; здесь речь идет не о внешних, а о внутренних проявлениях образа человека, поэтому слово «просвещенный» ощущается как более возвышенное, духовное, чем «образованный». (Слово «просвещенцы» менее обидно, чем «образованцы»). Наконец, «культурность», слово самое широкое, явным образом покрывает все три предыдущие и лишь в зависимости от контекста усиливает то или другое из их значений. Самым молодым и активным в этой группе слов является «культурность», самым старым и постепенно выходящим из употребления — «просвещенность». Понятие о просвещенности как свойстве более внутреннем, чем образованность, и более высоком, чем простая воспитанность, исчезает из языка. Освободившуюся нишу и занимает новое значение слова «интеллигентность»: человек интеллигентный несет в себе больше хороших качеств, чем только воспитанный, и несет их глубже, чем только образованный.
Таким образом, понятие «интеллигенции» в русском языке, в русском сознании любопытным образом эволюционирует: сперва это «служба ума», потом «служба совести» и, наконец, если можно так сказать, «служба воспитанности». Это может показаться вырождением, но это не так Службу воспитанности тоже не нужно недооценивать: у нее благородные предки.
Для того, что мы называем «интеллигентностью», «культурностью», в XVIII веке синонимом была «светскость», в средние века — «вежество», куртуазия, в древности — humanitas, причем определялась эта humanitas на первый взгляд наивно, а по сути очень глубоко: во-первых, это разум, а во-вторых, умение держать себя в обществе. Особенность человека — разумность в отношении к природе и humanitas в отношении к обществу, т. е. осознанная готовность заботиться не только о себе, но и о других. На humanitas, на искусстве достойного общения между равными держится все общество. Не случайно потом на основе этого — в конечном счете бытового — понятия развилось такое возвышенное понятие, как «гуманизм».
И, заметим, именно эта черта общительности все больше выступает на первый план в развитии русского понятия «интеллигенция, интеллигентный». «Интеллигенция» в первоначальном смысле слова, как «служба ума», была обращена ко всему миру, живому и неживому, — ко всему, что могло в нем потребовать вмешательства разума. «Интеллигентность» в теперешнем смысле слова, как «служба воспитанности», «служба общительности», проявляется только в отношениях между людьми, причем между людьми, сознающими себя равными («ближними», говоря по-старинному). Когда я говорю «Мой начальник — человек интеллигентный», это понимается однозначно: мой начальник умеет видеть во мне не только подчиненного, но и такого же человека, как он сам.
А «интеллигенция» в промежуточном смысле слова, «служба совести»? Она проявляет себя не в отношениях с природой и не в отношениях с равными, а в отношениях с высшими и низшими, с «властью» и «народом». Причем оба эти понятия, и власть, и народ, достаточно расплывчаты и неопределенны. Именно в этом смысле интеллигенция является специфическим явлением русской жизни нового времени. Оно настолько специфично, что западные языки не имеют для него названия и в случае нужды транслитерируют русское: intelligentsia.
Для интеллигенции как службы ума существуют устоявшиеся слова: intellectuals, les inteilectuels. Для интеллигентности как умения уважительно обращаться друг с другом в обществе существуют синонимы столь многочисленные, что они даже не стали терминами. Для «службы совести» — нет. (Что такое совесть и что такое честь? И то и другое определяет выбор поступка, но честь — с мыслью «что подумали бы обо мне отцы», совесть — с мыслью «что подумали бы обо мне дети»). Более того, когда европейские «les inteilectuels» вошли недавно в русский язык как «интеллектуалы», то слово это сразу приобрело отчетливо отрицательный оттенок: «рафинированный интеллектуал», «высоколобые интеллектуалы».
Почему? Потому что в этом значении есть только ум и нет совести, западный «интеллектуал» — это специалист умственного труда и только, а русский «интеллигент» традиционного образца притязает на нечто большее.
Было два определения интеллигенции — европейское на слово intelligentsia, «слой общества, воспитанный в расчете на участие в управлении обществом, но за отсутствием вакансий оставшийся со своим образованием не у дел», — и советское, «прослойка общества, обслуживающая господствующий класс».
Первое, западное, перекликается как раз с русским ощущением, что интеллигенция прежде всего оппозиционна: когда тебе не дают места, на которое ты рассчитывал, ты, естественно, начинаешь дуться.
Второе, наоборот, перекликается с европейским ощущением, что интеллигенция (интеллектуалы) — это прежде всего носительница духовных ценностей: так как власть для управления нуждается не только в полицейском, но и в духовном насилии над массами (проповедь, школа, печать), то она с готовностью пользуется пригодными для этого духовными ценностями из арсенала интеллигенции. «Ценность» — не абсолютная величина, это всегда ценность «для кого-то», в том числе и для власти. Разумеется, не всякая ценность, а с выбором.
В зависимости от того, насколько духовный арсенал интеллигенции отвечает этому выбору, интеллигенция (даже русская) оказывается неоднородна, многослойна, нуждается в уточнении словоупотребления. Можем ли мы назвать интеллигентом Льва Толстого? Чехова? Бердяева? гимназического учителя? инженера? сочинителя бульварных романов? С точки зрения «интеллигенция — носительница духовных ценностей» — безусловно: даже автор «Битвы русских с кабардинцами» делает свое культурное дело, приохочивая полуграмотных к чтению. А с точки зрения «интеллигенция — носитель оппозиционности»? Сразу ясно, что далеко не все работники умственного труда были носителями оппозиционности; вычисляя, кто из них имеет право на звание интеллигенции, нам, видимо, пришлось бы сортировать их, вполне по-советски, на «консервативных», обслуживающих власть, и «прогрессивных», подрывающих ее в меру сил. Интересно, где окажется Чехов.
«Свет и свобода прежде всего», — формулировал Некрасов народное благо; «свет и свобода» были программой первых народников. Видимо, эту формулу приходится расчленить: свет обществу могут нести одни, свободу другие, а скрещение и сращение этих задач — действительно специфика русской социально-культурной ситуации, порожденной ускоренным развитием русского общества в последние 300 лет.
При этом заметим: «свет» — он всегда привносится со стороны. Специфики России в этом нет. «Свет» вносился к нам болезненно, с кровью: и при Владимире, когда «Путята крестил мечом, а Добрыня огнем», и при Петре, и при Ленине. «Внедрять просвещение с умеренностью, по возможности избегая кровопролития» — эта мрачная щедринская шутка действительно специфична именно для России. Но — пусть менее кроваво — культура привносилась со стороны и привносилась именно сверху не только в России, но и везде. Петровская Россия чувствовала себя культурной колонией Германии, а Германия культурной колонией Франции, а двумя веками раньше Франция чувствовала себя колонией ренессансной Италии, а ренессансная Италия — античного Рима, а Рим — завоеванной им Греции. Как потом это нововоспринятое просвещение проникало сверху вниз, это уже было делом кнута или пряника: Петр I загонял недорослей в навигацкие школы силой и штрафами, а Александр II загонял мужиков в церковноприходские школы, суля грамотным укороченный срок солдатской службы.
В России передача заемной культуры от верхов к низам в средние века осуществлялась духовным сословием, в XVIII веке дворянским сословием, но мы не называем интеллигенцией ни духовенство, ни дворянство, потому что оба сословия занимались этим неизбежным просветительством лишь между делом, между службой Богу или государю. Понятие интеллигенции появляется с буржуазной эпохой — с приходом в культуру разночинцев (не обязательно поповичей), т. е. выходцев из тех сословий, которые им самим и предстоит просвещать.
Психологические корни «долга интеллигенции перед народом» именно здесь: если Чехов, сын таганрогского лавочника, смог кончить гимназию и университет, он чувствует себя обязанным постараться, чтобы следующее поколение лавочниковых сыновей могло быстрее и легче почувствовать себя полноценными людьми, нежели он. Если и они будут вести себя, как он, то постепенно просвещение и чувство человеческого достоинства распространится на весь народ — по трезвой чеховской прикидке, лет через двести. Оппозиция здесь ни при чем, и Чехов спокойно сотрудничает в «Новом времени». А если чеховские двухсотлетние сроки оказались нереальны, то это потому, что России приходилось торопиться, нагоняя Запад, — приходилось двигаться прыжками через ступеньку, на каждом прыжке рискуя сорваться в революцию.
Русская интеллигенция была трансплантацией: западным интеллектуальством, пересаженным на русскую казарменную почву. Специфику русской интеллигенции породила специфика русской государственной власти. В отсталой России власть была нерасчлененной и аморфной, она требовала не специалистов-интеллектуалов, а универсалов: при Петре — таких людей, как Татищев или Нартов, при большевиках — таких комиссаров, которых легко перебрасывали из ЧК в НКПС, в промежутках — николаевских и александровских генералов, которых назначали командовать финансами, и никто не удивлялся. Зеркалом такой русской власти и оказалась русская оппозиция на все руки, роль которой пришлось взять на себя интеллигенции.
«Повесть об одной благополучной деревне» Б. Бахтина начинается приблизительно так (цитирую по памяти): «Когда государыня Елизавета Петровна отменила на Руси смертную казнь и тем положила начало русской интеллигенции...» То есть когда оппозиция государственной власти перестала физически уничтожаться и стала, худо ли, хорошо ли, скапливаться и искать себе в обществе бассейн поудобнее для такого скопления. Таким бассейном и оказался тот просвещенный и полупросвещенный слой общества, из которого потом сложилась интеллигенция как специфически русское явление. Оно могло бы и не стать таким специфическим, если бы в русской социальной мелиорации была надежная система дренажа, оберегающая бассейн от переполнения, а его окрестности — от революционного потопа. Но об этом ни Елизавета Петровна, ни ее преемники по разным причинам не позаботились.
Западная государственная машина, двухпартийный парламент с узаконенной оппозицией, дошла до России только в 1905 г. До этого всякое участие образованного слоя общества в общественной жизни обречено было быть не интеллектуальским, практическим, а интеллигентским, критическим, — взглядом из-за ограды. Критический взгляд из-за ограды — ситуация развращающая: критическое отношение к действительности грозит стать самоцелью. Анекдот о гимназисте, который по привычке смотрит столь же критически на карту звездного неба и возвращает ее с поправками, — естественное порождение русских исторических условий. Парламентская машина на Западе удобна тем, что роль оппозиции поочередно примеряет на себя каждая партия.
В России, где власть была монопольна, оппозиционность поневоле стала постоянной ролью одного и того же общественного слоя — чем-то вроде искусства для искусства. Даже если открывалась возможность сотрудничества с властью, то казалось, что практической пользы в этом меньше, чем идейного греха — поступательства своими принципами.
Может быть, нервничанье интеллигенции о своем отрыве от народа было прикрытием стыда за свое недотягивание до Запада? Интеллигенции вообще не повезло, ее появление совпало с буржуазной эпохой национализмов, и широта кругозора давалась ей с трудом. А русской интеллигенции приходилось преодолевать столько местных особенностей, что она до сих пор не чувствует себя в западном интернационале. Щедрин жестко сказал о межеумстве русского человека: в Европе ему все кажется, будто он что-то украл, а в России — будто что-то продал.
«Долг интеллигенции перед народом» своеобразно сочетался с ненавистью интеллигенции к мещанству. Говоря по-современному, цель жизни и цель всякой морали в том, чтобы каждый человек выжил как существо и все человечество выжило как вид. Интеллигенция ощущает себя теми, кто профессионально заботится, чтобы человечество выжило как вид. Противопоставляет она себя всем остальным людям — тем, кто заботится о том, чтобы выжить самому. Этих последних в XIX в. обычно называли «мещане» и относились к ним с высочайшим презрением, особенно поэты. Это была часть того самоумиления, которому интеллигенция была подвержена с самого начала. Такое отношение несправедливо: собственно, именно эти мещане являются теми людьми, заботу о благе которых берет на себя интеллигенция. Когда в басне Менения Агриппы живот, руки и ноги относятся с презрением к голове, это высмеивается; когда голова относится с презрением к животу, рукам и ногам, это тоже достойно осмеяния, однако об этом никто не написал басни.
Отстраненная от участия во власти и не удовлетворенная повседневной практической работой, интеллигенция сосредоточивается на работе теоретической — на выработке национального самосознания. Самосознание, что это такое? Гегелевское значение, где самосознание было равнозначно реальному существованию, видимо, уже забыто. Остается самосознание как осознание своей отличности от кого-то другого.
В каких масштабах? Каждый человек, самый невежественный, не спутает себя со своим соседом. В каждом хватает самосознания, чтобы дать отчет о принадлежности к такой-то семье, профессии, селу, волости. (Какое самосознание было у Платона Каратаева?) Наконец, при достаточной широте кругозора, — о принадлежности ко всему обществу, в котором он живет. Можно говорить о национальном самосознании, христианском самосознании, общечеловеческом самосознании.
Складывание интеллигенции совпало со складыванием национальностей и национализмов, поэтому «Интеллигенция — носитель национального самосознания» мы слышим часто, а «носитель христианского самосознания» (отменяющего нации) — почти никогда. А в нынешнем мире, расколотом и экологически опасном, давно уже стало главным «общечеловеческое».
Когда западные интеллектуалы берут на себя заботу по самосознанию общества, то они вырабатывают науку социологию. Когда русские интеллигенты сосредоточиваются на том же самом, они создают идеал и символ веры. В чем разница между интеллектуальским и интеллигентским выражением самосознания общества? Первое стремится смотреть извне системы (сколько возможно), второе — переживать изнутри системы. Первое рискует превратиться в игру мнимой объективностью, второе замкнуться на самоанализе и самоумилении своей «правдой». В отношениях с природой важна истина, в отношениях с обществом — правда. Одно может мешать другому, чаще — второе первому. При этом сбивающая правда может быть не только революционной («классовая наука», всем нам памятная), но и религиозной (отношение церкви к системе Коперника). «Самосознание» себя и своего общества как бы противополагается «сознанию» мира природы. Пока борьба с природой и познание природы были важнее, чем борьба за совершенствование общества, в усилиях интеллигенции не было нужды. Сейчас, когда мир, природа, экология снова становятся главной заботой человечества, должно ли измениться место и назначение интеллигенции? Что случится раньше: общественный ли конфликт передовых стран с третьим миром (для осмысления которого нужны интеллигенты-общественники) или экологический конфликт с природой (для понимания которого нужны интеллектуалы-специалисты)?
«Широта кругозора» , сказали мы. Просвещение — абсолютно необходимая предпосылка интеллигентности.
Сократ говорил: «Если кто знает, что такое добродетель, то он и поступает добродетельно; а если он поступает иначе, из корысти ли, из страха ли, то он просто недостаточно знает, что такое добродетель». Культивировать совесть, нравственность, не опирающуюся на разум, а движущую человеком непроизвольно — опасное стремление. Что такое нравственность? Умение различать, что такое хорошо и что такое плохо.
Но для кого хорошо и для кого плохо? Здесь моральному инстинкту легко ошибиться. Даже если абстрагироваться до предела и сказать: «хорошо все то, что помогает сохранить жизнь, во-первых, человеку как существу и, во-вторых, человечеству как виду, то и здесь между этими целями «во-первых» и «во-вторых» возможны столкновения; в точках таких столкновений и разыгрываются обычно все сюжеты литературных и жизненных трагедий. Интеллигенции следует помнить об этимологии собственного названия.
Русское общество медленно и с трудом, но все же демократизируется. Отношения к вышестоящим и нижестоящим, к власти и народу отступают на второй план перед отношениями к равным. Не нужно бороться за правду, достаточно говорить правду. Не нужно убеждать хорошо работать, а нужно показывать пример хорошей работы на своем месте. Это уже не интеллигентское, это интеллектуальное поведение.
Мы видели, как критерий классической эпохи, совесть, уступает место двум другим, старому и новому: с одной стороны, это просвещенность, с другой стороны, это интеллигентность как умение чувствовать в ближнем равного и относиться к нему с уважением. Лишь бы понятие «интеллигент» не самоотождествилось, расплываясь, с понятием «просто хороший человек», (Почему уже неудобно сказать «я интеллигент»? Потому что это все равно что сказать «я хороший человек».) Самоумиление опасно.
Интеллигентность не есть ни большое накопление знаний, ни владение какой-нибудь профессиональной специализацией, ни участие в общекультурном прогрессе, ни просто моральное поведение или художественная способность, ни просто какое-нибудь общественно-историческое происхождение, ни та или иная только общественная принадлежность, ни просто некоторая общественно-политическая прослойка. Все эти качества и особенности либо являются выражением интеллигентности, но не самой интеллигентностью, либо нейтральны к интеллигентности, либо даже враждебны к ней.
2. Интеллигентность и личность.
В первую очередь интеллигентность есть та или иная жизнь личности, или, вообще говоря, функция личности. Но что такое личность? Личность есть индивидуальный сгусток (узел, связь, структура, система, тождество, метод или какая-нибудь единичная закономерность) природных, общественных и исторических отношений. Но интеллигентность – не только это, потому что и всякий человек, даже совсем неинтеллигентный, всегда тоже есть какая-нибудь личность, хотя бы и ничтожная.
3. Интеллигентность и идеология.
Ясно, что интеллигентность есть функция личности, возникающая только в связи с той или иной идеологией. Такой термин редко употребляется в характеристиках того, что такое интеллигентность. Обычно это заменяется употреблением тех или иных частных и более или менее случайных признаков. Говорят, например, что интеллигентный человек – это умный, начитанный, добрый, внимательный к другим людям, вежливый, услужливый, мыслящий, симпатичный, живущий своей особой внутренней жизнью, помогающий людям в их добрых делах и в их бедах, надежный, бескорыстный, духовно благородный, широкий в своих взглядах, неэгоист и т.д. и т.д. Такие характеристики часто бывают правильными и даже существенными, часто же – необязательными и случайными. Но самое важное – то, что всякая такая характеристика всегда бывает слишком частной и лишена необходимой здесь обобщенности. Но необходимая здесь обобщенность явно относится уже к сфере идеологии. И опять-таки – не к идеологии вообще. Такая общая идеология тоже свойственна всем, и даже неинтеллигентным. И вообще никогда не существует человека без идеологии. Самый ничтожный, самый низкий и узкий, самый далекий от последовательного мышления человек не имеет, конечно, какой-нибудь сознательной идеологии, но эту идеологию мы можем за него и вместо него формулировать самым точным образом и всесторонне. Какова же, в таком случае, идеология интеллигентности?
Делая предельно общий вывод и подводя итог всем частностям, необходимо сказать, что интеллигентен тот, кто блюдет интересы общечеловеческого благоденствия. Интеллигент живет и работает в настоящее время так, как в будущем станет жить и работать человек в условиях общечеловеческого благоденствия. И при этом вовсе не обязательно, чтобы интеллигент осознавал это в подробностях и чтобы вообще это осознавал. В этом смысле интеллигентность почти всегда бессознательна. Наоборот, чересчур большая сознательность в этом деле может только помешать интеллигентности как живому процессу жизни. В такой интеллигентности есть своя глубина; но совершенно не обязательно, чтобы интеллигент это понимал. И в такой интеллигентности есть своя красота; но плох тот интеллигент, который понимает это слишком точно; и еще хуже тот, кто это свое понимание выражает для других напоказ. Лучше будет сказать, что интеллигент не мыслит свою интеллигентность, но дышит ею, как воздухом. Ведь дышать воздухом не значит же понимать воздух только химически, а дыхание – только физиологически. Идеология интеллигентности возникает сама собой и неизвестно откуда; и преследует она цели общечеловеческого благоденствия, не имея об этом никакого понятия. Подлинная идеология подлинной интеллигентности наивна.
4. Интеллигентность и переделывание действительности.
Культурную значимость интеллигентности, всегда существующей среди общественно-личных и природных несовершенств, в наиболее общей форме можно обозначить как постоянное и неуклонное стремление не созерцать, но переделывать действительность. Интеллигентность, возникающая на основе чувства общечеловеческого благоденствия, не может не видеть всех несовершенств жизни и ни в каком случае не может оставаться к ним равнодушной. Для этого интеллигенту не нужно даже много размышлять. Интеллигентность есть в первую очередь инстинктивное чувство жизненных несовершенств и инстинктивное к ним отвращение. Можно ли после этого допустить, что интеллигент равнодушен к несовершенствам жизни? Нет, здесь не может быть никакого равнодушия. У интеллигента рука сама собой тянется к тому, чтобы вырывать сорную траву в прекрасном саду человеческой жизни. Культура интеллигенции, повторяем, исключает равнодушное созерцание жизненных несовершенств, но есть, как того требует само значение термина «культура», переделывание действительности в целях достижения и воплощения заветной и тайной мечты каждого интеллигента работать ради достижения общечеловеческого благоденствия.
5. Интеллигентность и культура.
Латинское слово «культура» означает «обработка», «разработка», «переработка», «возделывание». Это значит, что культура никогда не может быть только наивной. Она всегда есть сознательная работа духа над своим собственным совершенствованием и над упорядочением всего того, что окружает человека. В этом смысле интеллигентность уже перестает быть просто наивной. Интеллигентность наивна только в своей основе; но в своих реально-жизненных функциях она всегда сознательна, предприимчива, предусмотрительна и где надо – осторожна, и где надо – решительна. Человеческая личность окружена хаосом природных, общественных и исторических условий. Этот хаос часто бывает благоприятен для личности, но чаще бывает враждебен к ней. Поэтому интеллигентность существует только там, где есть вооруженность против всякого рода природных, общественных и исторических несовершенств. Но для этого необходима длительная подготовка, а для этой последней – идеологически ознаменованный труд. Быть интеллигентным – значит постоянно и неустанно трудиться. И притом интеллигентность не есть просто вооруженность, но и готовность вступить в бой. А чтобы вступать в бой, надо ориентироваться в общественно-исторической обстановке. Но так как подобная ориентация требует уже критического подхода к действительности, то интеллигентность свойственна только такому человеку, который является критически мыслящим общественником. Интеллигент, который не является критически мыслящим общественником, глуп, не умеет проявить свою интеллигентность, т.е. перестает быть интеллигентом. При этом вступать в бой для интеллигента часто даже и нецелесообразно. Еще надо знать, когда вступать в бой, а когда не вступать. Все эти вопросы интеллигент решает на основе своей общей идеологической направленности и на основе критического понимания общественно-исторической обстановки. Это и есть культурное дело интеллигентности. Такой культурный труд не есть печальная необходимость, но всегдашняя радость, всегдашняя духовная легкость и всегдашний праздник. Для интеллигентного человека труд есть праздник вечной молодости и радостного служения общечеловеческому счастью.
6. Интеллигентность и общественно-личный исторический подвиг.
В истории весьма редки и непродолжительны такие периоды, когда можно быть интеллигентом и в то же самое время быть уверенным в своей полной безопасности. Чаще и продолжительней те периоды, когда интеллигентность заставляет людей заботиться о себе и о своей культуре, когда она вынуждена обстоятельствами заботиться о своем вооружении и о своей защите. Однако, еще чаще, еще продолжительней такие периоды, когда наступает необходимость боя. Можно сказать даже решительнее. Абсолютно мирных периодов в истории вообще не существует. Да и не только в истории как в общей картине человеческого развития. Самый обыкновенный быт, самая мирная с виду обывательская жизнь всегда полна забот и тревог, всегда полна опасностей и потерь, всегда бурлит неизвестно какими возможностями. Поэтому подлинная интеллигенция вооружена не только ради открытых боев, но и ради необходимости бороться со всякого рода скрытыми несовершенствами жизни. Но это значит, что подлинная интеллигентность всегда есть подвиг, всегда есть готовность забывать насущные потребности эгоистического существования; не обязательно бой, но ежеминутная готовность к бою и вооруженность для него. И нет другого слова, которое могло бы более ярко выразить такую сущность интелигентности, чем слово «подвиг». Интеллигентность – это ежедневное и ежечасное несение подвига, хотя часто только потенциальное.
7. Интеллигентность и простота.
Если подвести итог всему сказанному, можно наметить такую предварительную формулу интеллигентности. Интеллигентность есть:
1) индивидуальная жизнь или функция личности, понимаемой как сгусток природно-общественно-исторических отношений,
2) идеологически живущая ради целей общечеловеческого благоденствия,
3) не созерцательная, но переделывающая несовершенства жизни и потому
4) повелительно требующая от человека потенциального или актуального подвига для преодоления этих несовершенств.
Этот итог звучит слишком сложно. Тут много разных подробностей, которые возникли на основании попытки не перечислять основные признаки интеллигентности, но выбрать из них существенные и систематизировать их. Однако, это еще далеко не конец. Ведь то, что мы сказали сейчас, есть логический анализ интеллигентности, а не просто сама интеллигентность. Сама интеллигентность не знает этих расчленений, сопоставлений, классификаций, обобщений и логически последовательных моментов ради получения определенной системы этих моментов. Это есть анализ интеллигентности. Подобно этому, например, детская психология тоже анализирует разные моменты, из которых складывается душевная жизнь ребенка. Но это не значит, что и сам ребенок умеет расчленять эти моменты и тоже занят их систематизированием. Они у него даны сразу, единовременно и нерасчлененно. Поэтому, что касается интеллигентности, то интеллигентен также вовсе не тот, кто умеет производить тот или иной анализ интеллигентности, пусть даже максимально правильный. Все указанные нами отдельные признаки интеллигентности существуют в ней безо всякой раздельности и расчлененности, существуют как неделимая единичность, как некая духовная простота. Подлинный интеллигент всегда прост и незатейлив, всегда общителен и откровенен и не склонен аналитически вдумываться в свою интеллигентность. Интеллигентен тот, кто, как сказано, всегда целесообразно трудится, но он всегда настолько прост душой, что даже не чувствует своего превосходства над людьми неинтеллигентными. В этом смысле интеллигентности нельзя научиться, но она требует длительного воспитания и самовоспитания. Она не есть философский трактат об интеллигентности; но она есть та культурная атмосфера, которою дышат люди; и она есть простота, которая где-то и когда-то и часто неизвестно почему сама собой возникает в человеке и делает его интеллигентным. Вот почему она не может получить свое определение от тех частных ее свойств, с которых мы начали наше настоящее сообщение. Естественно поэтому возникает проблема уже чисто воспитательного характера, но как воспитывается интеллигентность – это уже предмет совсем другого рассуждения.
8. Вопрос об осуществимости интеллигентности.
В заключение мне бы хотелось ответить на один вопрос, который возникает у многих при ознакомлении с моей теорией интеллигентности. Скажут, что такая интеллигентность чересчур уж высока, чересчур недосягаема и потому практически неосуществима. На это я должен сказать, что для большинства людей учебник дифференциально-интегрального исчисления тоже очень труден, тоже требует больших усилий для усвоения и потому тоже требует многих лет учебы в области элементарной математики. При этом одни усваивают такого рода учебник глубоко и даже становятся профессиональными математиками. Другие с успехом применяют математику в астрономии и в технике. Третьи усваивают такой учебник с большим трудом – лишь бы сдать его на экзамене. Наконец, четвертые и вовсе не приступают к изучению этой науки, и таких четвертых – подавляющее большинство. Значит ли это, что специалист-математик не имеет права писать свои трудные учебники? Быть интеллигентным в моем смысле – это, конечно, нелегко, и тут требуется длинный ряд лет самовоспитания. Но я исхожу из того, что теория интеллигентности, конечно, должна быть принципиальной, логически последовательной и систематически обработанной. Не забудьте: математика требует максимально больших усилий для своего усвоения, но зато она абсолютно бесспорна. Такая теория интеллигентности реальна не в смысле буквальной и моментальной осуществимости, но в смысле терпеливого и неуклонного воспитания, и если многолетнего, то пусть многолетнего. А иначе надо запретить математикам публиковать свои трудные математические истины.
Впервые в России слово «интеллигенция» было введено в широкий обиход лишь в 60-х годах XIX века. Право называться его «автором» принадлежит плодовитому писателю-беллетристу и издателю Петру Дмитриевичу Боборыкину. Хотя еще за 30 лет до него Василий Андреевич Жуковский употребил это слово в дневниковой записи. Пришло же оно в русский язык в немецкой редакции, означая определенные образованные слои общества.
Однако именно Боборыкин широко использовал его и в журнальных статьях, и в собственных романах. А творческое наследие этого писателя поистине огромно. Если бы кто-нибудь задался целью собрать вместе все, написанное им, то получилось бы не менее 70 томов сочинений.
Его перу принадлежат 18 больших романов, 19 драматических произведений, огромное число мелких очерков и критических статей по литературе, эстетике, философии и теории творчества. Сам себя он называл «отметчиком», то есть бытописателем и хроникером своего времени, внимательнейшим образом наблюдавшим за всем происходящим вокруг и запечатлевавшим эти наблюдения с удивительной тонкостью, умом и вкусом. И вместе с тем Боборыкин существенно отличался от привычного типа русского писателя — он не обладал ни лиризмом, ни полетом души, ни смятением чувств, хотя это вовсе не мешало его литературной самобытности.
Опять же мало кому известно, но одним из лучших его произведений стал роман под названием «Василий Теркин», отразивший жизнь и судьбу нового человека русской деревни, сумевшего выбиться в люди исключительно благодаря собственному умению сочетать крестьянский практицизм с преданностью идеалам гуманизма.